А как вам это – проститутка на государственной службе?

«А все-таки в этом первом падении было  что-то  особенное  и трогательное.  Помню,  мне тотчас же, там же,  не выходя  из  комнаты, сделалось грустно, грустно  так,  что хотелось плакать, плакать  о  погибели  своей невинности,  о навеки  погубленном  отношении  к женщине.  Да-с, естественное,  простое  отношение  к женщине было  погублено навеки.  Чистого отношения к женщине уж у меня с  тех пор не было и не могло быть.»  Л. Н. Толстой, Крейцерова соната.

 

Припомнился этот момент потому, что на глаза попалась заметочка «Проститутка на государственной службе». Якобы заслуженная проститутка Вены занимается только девственниками, как бы предотвращая нежелательные и неумелые сексуальные контакты и тем самым снижая вероятность заболевания (прежде всего – СПИДом).

Потеря девственности  далеко не всегда проходит без травматических последствий.  Как сделать первый сексуальный контакт приятным и безопасным? С одной стороны, как бы есть безукоризненное решение: девственность с обеих сторон до свадьбы – и вперед! А как вы оцените такую ситуацию: моя знакомая рассказала, как это было у нее: «Я уже и не знала, когда это все, наконец, свершится. У него никак не получалось, он не мог войти!» Про воспаления после первого сексуального контакта именно после свадьбы и говорить нечего! Немеряно! Только что статистики нет.

В художественной литературе (и древней, и современной) неоднократно описывались ситуации с интересным решением.

 

Например, Стефан Цвейг в «Легенде о сестрах-близнецах». Одна сестра – образец благочестия, вторая – распутница. Долгое время они в ссоре, но распутница замыслила обратить в свою веру благочестивую христианку. После долгих приготовлений она устраивает своей сестре свидание со своим любовником, которому приказано соблазнить девственницу. Финальные события описаны так:

 

«Раздосадованная,  даже разозленная  тем, что  юноша не дает ей  ни малейшего повода доказать сестре свою неприступность и дать волю  праведному гневу, она, наконец,  сама пошла навстречу  опасности. 

 

Неведомо  как  и откуда на  нее вдруг  нашло задорное веселье, она стала  громко смеяться, раскачиваясь и  вертясь во все стороны, но  ей не было ни стыдно,  ни страшно—ведь до  полуночи не так уж далеко, кинжал под рукой, а этот мнимопламенный юноша холоднее, чем стальное лезвие. Все  ближе  и  ближе  придвигалась  она  к  нему  в надежде, что  наконец-то представится случай  победоносно  отстоять свою  добродетель;  сама того  не желая,  богобоязненная  София, снедаемая честолюбием, изощрялась в искусстве обольщения в точности  так, как это  делала,  ради  сугубо  земных  благ, ее прелюбодейка — сестра.

 

Но  мудрое  изречение гласит, что, если тронуть  хотя бы волос в бороде дьявола, он  непременно вцепится тебе в загривок. Так в  пылу соревнования случилось и  с Софией. От вина, приправленного  дурманом  без ее ведома,  от курящихся  благовоний,  от  сладостно-томящих  звуков  флейты  у  нее  стали путаться мысли. Речь превратилась в невнятный лепет, смех — в пронзительный хохот, и ни один доктор медицины, ни один правовед не мог  бы доказать перед судом, случилось ли это  с ней во  сне или наяву, в  опьянении или в твердой памяти, с ее согласия или вопреки  ее  воле, но  так или иначе — задолго до полуночи  произошло то,  что, по  велению бога или  его  соперника, рано или поздно должно произойти между женщиной и мужчиной.

 

Из  потревоженных складок одежды со  звоном  упал на  мраморные плиты пола припрятанный  кинжал, но странно:  утомленная праведница  не подняла его, не вонзила в грудь дерзкого юноши;  ни плача, ни шума борьбы не  донеслось до  ушей  Елены.»

 

После этого сестры продавали свои ласки всем желающим – теперь уже на пару.

 

Это описан не очень моральный случай. А вот у Лонга в «Дафнисе и Хлое» все было намного пристойнее, хотя финал был тот же – потеря девственности.

«13. Заблеяли овечьи стада; ягнята прыгали, залезая под маток, и за соски их тянули. А за овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади взбирались на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз; у каждого были свои, и каждый их охранял, чтоб как-нибудь с ними другой козел тайком не связался. Даже старых людей, случись им это увидеть, к делам любви побудило бы такое зрелище. А тем более  — Дафнис и Хлоя, юные, цветущие и давно уже искавшие наслаждений любовных: распалялись они, слыша все это, млели, видя это, и сами искали чего-то получше, чем поцелуи и объятия,  — особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.

14. Вот он и стал просить, чтобы Хлоя уступила ему в том, чего он желал: нагою с нагим полежала бы с ним подольше, чем делала раньше. «Ведь это одно,  -говорил он, — осталось, чего не исполнили мы из советов Филета. Единственно здесь ведь, наверно, то средство, что нашу любовь успокоит».

Когда же она задавала вопрос, что ж есть еще больше, чем целовать, обнимать и вместе лежать, и что же еще он делать задумал, если будут они, оба нагие, вместе лежать, он ей отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них. не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, вместе пасутся Видимо, дело это сладостно и побеждает горечь любви».  «Но разве не видишь ты, Дафнис, что и козлы с козами, и бараны с овцами все это делают стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их принимают. Те на них скачут, они же спину им подставляют А ты хочешь, чтоб я вместе с тобою ложилась, да еще и нагая, смотри, ведь их шерсть гораздо плотнее моей одежды». Послушался Дафнис и, вместе с нею улегшись, долгое время лежал, но, не умея то сделать, к чему страстно стремился, он поднял ее и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая И, еще больше смутившись, он сел и заплакал: неужели ж он даже баранов глупее в делах любви?»

Лет этак двадцать назад, когда началась перестройка, по кабельным каналам пустили легкую эротику. Пара фильмов запомнилась. Один из них был посвящен урокам секса в школе. Это была комедия, в которой авторы пародировали подход к сексуальному просвещению.

 

Второй фильм был посерьезнее: мама начала подозревать, что ее взрослеющий сын склоняется к гомосексуализму, и решила сломать это. Она наняла проститутку, выдала ее за свою приятельницу. И этой  «приятельнице» поручила присмотреть за сыном (чтобы он чего не натворил) во время ее отсутствия. Сама   якобы выехала по делам то ли на день, то ли на два.  «Приятельница» в заданный срок выполнила поставленную заботливой мамой задачу: она превратила мальчика в мужчину. Но идея фильма, видимо, была в другом: этот сексуальный контакт привел к тому, что мальчик влюбился в свою соблазнительницу (или совратительницу?). И проститутка была под впечатлением его влюбленности, но (козе ясно) это был тупиковый путь развития. Я уже не помню, чем все это закончилось (благополучно в части переориентировки юноши – несомненно).  

 

Так что в идее привлечь проституток к превращению юношей в мужчин, так сказать, в плановом порядке что-то есть. Правда, неясно, что делать с девушками!

 

Можно добавить, что причиной перехода мужчин от женщины к женщине (равно как и женщин от мужчины к мужчине) может быть поиск более умелого, более опытного партнера. Учиться надобно, учиться и учиться!

 

P. S. Что касается заметочки о профессиональной проститутке на государственной службе – есть большие сомнения в правдивости этого материала. Я подозреваю, что это было написано и напечатано для поднятия рейтинга «Экспресс-газеты»: в   Сети, которая обычно очень охотно подхватывает такого рода материалы, практически ни один сайт не скопировал эту статью.

 

P. P. S.  Еще один случай (рассказ моего приятеля). 

 

 

В предыдущих постах вы можете прочитать отрывки из упомянутых произведений, а также прочитать мое стихотворение («Первая учительница»).

 

Легенда о сестрах-близнецах

«Предусмотрительно расставив таким образом сети дьявола, она стала  нетерпеливо поджидать столь кичившуюся своей добродетелью сестру; когда  та пришла,  бледная  от  бессонной  ночи,  взволнованная предстоящей, добровольно вызванной, опасностью, ее на  пороге окружил  рой юных служанок; они повели изумленную  послушницу  к благоухающему  водоему. Там они сняли с краснеющей от  стыда  Софии серое монашеское платье и  принялись умащать  ее плечи,  бедра  и  спину растертыми лепестками цветов  и  благовонными мазями столь  нежно и  вместе  с  тем крепко, что  кровь жгуче прилила к  коже.  По разгоряченному телу струилась то прохладная, то теплая вода,  проворные руки увлажняли  его нарциссным  маслом, нежно  мяли  его и  так  усердно натирали лоснящуюся  кожу  кошачьими  шкурками,   что  голубые  искры  вспыхивали  на шерсти, —  словом,  они  готовили к  любовным  утехам богобоязненную  Софию, которая не осмелилась оказать сопротивления, точно так же, как ежевечернее — Елену.

 

Издали доносились тихие, вкрадчивые звуки флейты, а от стен  исходило благоухание  смолы, капля за каплей сочившейся из сандаловых светильников. И когда,  наконец, София, весьма смущенная всем проделанным над нею, легла  на ложе и  в металлических зеркалах увидала свое отражение, она показалась себе чужой,  но  прекрасной, как  никогда. 

 

Она упивалась  ощущением  легкости  и свежести своего тела и вместе с тем стыдилась охватившей ее сладостной неги. Однако  ей  недолго  пришлось  предаваться  противоречивым  чувствам.  Елена подошла к ней и, ласкаясь, как котенок,  стала льстивыми  словами восхвалять ее  красоту,  пока  та резко  не  оборвала поток  ее  суетной речи.  Еще раз лицемерно  обнялись сестры,  скрывая  волнение:  одна  терзалась  тревогой и страхом, другая сгорала от злобного нетерпения. Затем Елена приказала зажечь свечи  и  скользнула,   точно  тень,  в  соседний  покой,  дабы  насладиться подстроенным ею зрелищем.

 

 

Коварная  блудница  успела заранее предупредить Сильвандра о том, какое двусмысленное приключение  его  ожидает,  и настойчиво посоветовала  ему  на первых   порах  рассеять  страхи   целомудренной  послушницы  сдержанным   и благопристойным обращением с нею. И вот когда Сильвандр, предвкушая победу в этом забавном и  необычном  состязании,  наконец, явился, и  София левой рукой невольно  схватилась  за  кинжал, которым  она  вооружилась  для  защиты  от насилия, она  с  удивлением увидела, что известный своею дерзостью распутник преисполнен самой почтительной учтивости. Ибо, предупрежденный Еленой, он не только не пытался  обнять замирающую от  страха  Софию или приветствовать ее слишком  вольными словами, но смиренно преклонил  перед  ней колено.  Потом, подозвав слугу, он взял из его рук тяжелую золотую цепь и пурпуровое одеяние из провансальского шелка и попросил разрешения  накинуть его ей на плечи,  цепь  надеть на шею.

 

В столь вежливо  изъясненной просьбе София не могла ему отказать и дала согласие;  не  шевелясь  стояла  она, пока он  облекал ее  в богатый наряд,  когда  же он надевал ей на шею цепь, она вместе  с прохладой металла ощутила на затылке легкое прикосновение  горячих пальцев. Но так как Сильвандр этим и ограничился, то у Софии не было никаких причин для гневного отпора. С притворной скромностью он снова склонился перед ней и, сказав, что он недостоин разделить с ней трапезу, ибо не стряхнул с себя дорожную  пыль, смиренно попросил  дозволения  раньше  умыться  и  переменить  платье.

 

София смутилась, но позвала служанок и велела отвести гостя в  покой для омовения. Однако  служанки,  послушные  тайному  приказу  Елены,  намеренно  превратно истолковали  слова Софии и мгновенно  совлекли с юноши  одежды, так  что  он предстал перед нею нагой и прекрасный, точно изваяние Аполлона—языческого бога, стоявшее прежде на рыночной площади и разбитое на куски  по приказанию епископа.  Потом они  натерли его маслами, омыли  ему ноги теплой  водой, не спеша  вплели  розы  в  волосы  улыбающемуся обнаженному юноше  и,  наконец, облачили его в новый пышный наряд.

 

И когда  Сильвандр вторично приблизился к Софии,  он  показался ей  еще прекраснее  прежнего. Но  едва заметив, что ее пленяет его красота, она в гневе на самое себя поспешила удостовериться, что спрятанный в  складках платья спасительный кинжал под рукой.  Однако никакой нужды выхватывать его  не было, ибо юноша с не меньшим уважением, чем ученые магистры,  посещавшие больницу, вежливо занимал ее пустыми речами, и все еще — теперь уже  скорее к огорчению ее, чем к удовольствию — не представлялся случай блеснуть  перед сестрой  примерной женской  стойкостью:  как известно, для того, чтобы  отстоять  свою добродетель,  необходимо,  чтобы  кто-нибудь покусился  на  нее.

 

Однако Сильвандр,  видимо,  и не помышлял  об этом, и  в томных звуках флейты, все громче раздававшихся в соседнем покое, было больше нежной страсти, чем в словах, которые произносили алые уста юноши, казалось, созданные для любви.  Точно сидя за столом  в кругу  мужчин,  он невозмутимо повествовал  о  состязаниях  и военных походах  и  так  искусно  притворялся равнодушным, что София и думать забыла об  осторожности. Беспечно лакомилась она  пряными  яствами  и   пила   дурманящее  вино.

 

Раздосадованная,  даже разозленная  тем, что  юноша не дает ей  ни малейшего повода доказать сестре свою неприступность и дать волю  праведному гневу, она, наконец,  сама пошла навстречу  опасности. 

 

Неведомо  как  и откуда на  нее вдруг  нашло задорное веселье, она стала  громко смеяться, раскачиваясь и  вертясь во все стороны, но  ей не было ни стыдно,  ни страшно—ведь до  полуночи не так уж далеко, кинжал под рукой, а этот мнимопламенный юноша холоднее, чем стальное лезвие. Все  ближе  и  ближе  придвигалась  она  к  нему  в надежде, что  наконец-то представится случай  победоносно  отстоять свою  добродетель;  сама того  не желая,  богобоязненная  София, снедаемая честолюбием, изощрялась в искусстве обольщения в точности  так, как это  делала,  ради  сугубо  земных  благ, ее прелюбодейка сестра.

 

Но  мудрое  изречение гласит, что, если тронуть  хотя бы волос в бороде дьявола, он  непременно вцепится тебе в загривок. Так в  пылу соревнования случилось и  с Софией. От вина, приправленного  дурманом  без ее ведома,  от курящихся  благовоний,  от  сладостно-томящих  звуков  флейты  у  нее  стали путаться мысли. Речь превратилась в невнятный лепет, смех — в пронзительный хохот, и ни один доктор медицины, ни один правовед не мог  бы доказать перед судом, случилось ли это  с ней во  сне или наяву, в  опьянении или в твердой памяти, с ее согласия или вопреки  ее  воле, но  так или иначе — задолго до полуночи  произошло то,  что, по  велению бога или  его  соперника, рано или поздно должно произойти между женщиной и мужчиной.

 

Из  потревоженных складок одежды со  звоном  упал на  мраморные плиты пола припрятанный  кинжал, но странно:  утомленная праведница  не подняла его, не вонзила в грудь дерзкого юноши;  ни плача, ни шума борьбы не  донеслось до  ушей  Елены.»

 

Стефан Цвейг

Дафнис и Хлоя

«13. Заблеяли овечьи стада; ягнята прыгали, залезая под маток, и за соски их тянули. А за овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади взбирались на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз; у каждого были свои, и каждый их охранял, чтоб как-нибудь с ними другой козел тайком не связался. Даже старых людей, случись им это увидеть, к делам любви побудило бы такое зрелище. А тем более — Дафнис и Хлоя, юные, цветущие и давно уже искавшие наслаждений любовных: распалялись они, слыша все это, млели, видя это, и сами искали чего-то получше, чем поцелуи и объятия, — особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям, и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.

14. Вот он и стал просить, чтобы Хлоя уступила ему в том, чего он желал: нагою с нагим полежала бы с ним подольше, чем делала раньше. «Ведь это одно, — говорил он, — осталось, чего не исполнили мы из советов Филета. Единственно здесь ведь, наверно, то средство, что нашу любовь успокоит».
Когда же она задавала вопрос, что ж есть еще больше, чем целовать, обнимать и вместе лежать, и что же еще он делать задумал, если будут они, оба нагие, вместе лежать, он ей отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них. не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, вместе пасутся Видимо, дело это сладостно и побеждает горечь любви» — «Но разве не видишь ты, Дафнис, что и козлы с козами, и бараны с овцами все это делают стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их принимают. Те на у них скачут, они же спину им подставляют А ты хочешь, чтоб я вместо с тобою ложилась, да еще и нагая, смотри, ведь их шерсть гораздо плотнее моей одежды». Послушался Дафнис и, вместе с нею улегшись, долгое время лежал, но, не умея то сделать, к чему страстно стремился, он поднял ее и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая И, еще больше смутившись, он сел и заплакал неужели ж он даже баранов глупее в делах любви?»
15. Жил с ним по соседству землевладелец, по имени Хромис, уже в преклонных годах, привел он к себе из города бабенку, молодую, цветушую гораздо более изящную, чем поселянки. Звали ее Ликэнио. Видя, как Дафнис каждое утро гнал своих коз на пастбище, а к ночи обратно с пастбища, она загорелась желаньем его своим любовником сделать, подарками соблазнив, И вот однажды, подстерегши его одного, она подарила ему свирель, и сотового меду, и сумку из кожи оленьей Но сказать ему что-либо прямо она опасалась, поняв, что любит он Хлою, заметила — к девушке льнёт он. Сначала она догадалась об этом, видя взаимные приветствия их и улыбки, а потом, как-то ранним утром мужу сказавшись, чтоб глаза отвести, будто к соседке пойдёт, которой время рожать наступило, незаметно пошла она следом за ними и, спрятавшись в чаще, чтоб не было видно ее, все слышала, о чём они говорили, все увидала, что делали. Не ускользнули от взоров ее и слезы Дафниса. Пожалела она этих несчастных, и решив, что ей представится случай удобный сделать сразу два дела — им дать от мук избавление, свое ж удовлетворить вожделение — такую придумала хитрость.
16. На следующий день, будто опять направляясь к той же роженице, открыто идет Ликэнио к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя, и ловко притворившись, будто она чем-то огорчена, говорит: «Спаси, Дафнис, меня, злополучную. Из моих двадцати гусей самого лучшего орел утащил. Но слишком тяжелую ношу он поднял, и кверху взлетевши, не смог он унести на привычное место — вон на тот высокий утес, и опустился вот здесь, в мелколесье. Ради нимф и этого Пана! Пойди ты со мною туда, — одна я идти боюсь — спаси моего гуся, не оставь без вниманья ущерба в моем стаде. Может быть, и орла самого ты убьешь, и не будет уж он у вас без конца таскать и ягнят и козлят. Тем временем стадо твое сторожить будет Хлоя. Козы твои хорошо ее знают, ведь всегда вы вместе пасете».
17. Даже и не подозревая, что будет дальше, Дафнис тотчас встал, взял посох и следом пошел за Ликэнио. Его уведя возможно дальше от Хлои, когда они оказались в чаще густой близ ручья, она велела ему присесть и сказала: «Любишь Хлою ты, Дафнис, это узнала я ночью от нимф, явившись во сне, они мне рассказали о слезах вчерашних твоих и мне приказали спасти тебя, научивши делам любовным. А дела эти — не только поцелуи и объятья и не то, что делают козлы и бараны. Другие это скачки и много слаще они тех, что бывают у них, ведь наслаждение даруют они куда более длительное. Так вот, если хочешь избавиться от мук и испытать те радости, которых ты ищешь, то отдай себя в руки мои, радостно стань моим учеником, я же, в угоду нимфам, всему тебя научу».
18. Не в силах сдержать своего восторга, Дафнис, простодушный деревенский козопас, а к тому же еще влюбленный и юный, пал к ногам Ликэнио, моля возможно скорее искусству этому его обучить, которое ему поможет с Хлоей совершить то, что ему так хочется и, как будто готовясь постигнуть поистие нечто великое, ниспосланное ему самими богами, он обещает ей подарить упитанного козленка, нежного сыру из сливок и даже козу. Увидя в нем такое пастушеское простодушие, какого она никак не ожидала, вот как стала Ликэнио Дафниса делу любви обучать. Она приказала ему, не думая долго, сесть поближе к себе, целовать ее такими поцелуями и столько раз, как вошло у него в привычку, а целуя, обнять ее и лечь на землю. Когда юноша сел, ее поцеловал и лег с нею рядом, она, увидав, что он в силе к делу уже приступить и весь полон желанья, приподнявши его — ведь он лежал на боку — ловко легла под него и навела на его на ту дорогу, которую он до сих пор отыскивал. А потом уже все оказалось простым и понятным: природа сама научила всему остальному.
19. Лишь только окончился этот любовный урок, Дафнис, как истый пастух простодушный, стал порываться к Хлое бежать и тотчас же сделать с ней то, чему здесь научился, как будто боясь, что если промедлит, то все позабудет. Но Ликэнио, его удержавши, сказала: «Вот что еще нужно тебе, Дафнис, узнать. Я ведь женщина, и теперь я ничуть от всего этого не пострадала; давно уж меня всему научил мужчина другой, а в уплату взял невинность мою. Хлоя ж, когда вступит с тобой в эту битву, будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови, а когда убедишь ее отдаться тебе, приведи сюда: здесь если и будет кричать, никто не услышит, если расплачется, никто не увидит, а если кровью своей замарается, в этом ручье искупается. И помни, что первая я, раньше Хлои, тебя мужчиною сделала»
24. С каждым днем становилось солнце теплее: весна кончалась, лето начиналось. И опять у них летней порой начались новые радости. Он плавал в реках, она в ручьях купалась, он играл на свирели, соревнуясь с песней сосны. Она же в состязание с соловьями вступала. Гонялись они за болтливыми цикадами, ловили кузнечиков, сбирали цветы, деревья трясли, ели плоды; бывало, нагими вместе лежали, покрывшись козьей шкурой одной. И Хлоя легко могла бы женщиной стать, когда б не смущала Дафниса мысль о крови. Однако, боясь, чтоб решенье разумное страсти порывом как-нибудь сломлено не было, не позволял он Хлое сильно себя обнажать; этому Хлоя дивилась, но спросить о причине стыдилась.
40. А в тот день, с наступлением сумерек, все проводили их до комнаты брачной, на свирелях, на флейтах играя, неся перед ними огромные факелы. Когда же провожатые к дверям приблизились, запели они голосами скрипучими, грубыми, будто вилами землю дробили, а не брачную песнь пели. А Дафнис и Хлоя легли на ложе нагие, друг друга обняли, целовались и бессонную ночь провели, — меньше спали, чем совы ночные. И все совершил Дафнис, чему научила его Ликэнио. И лишь тогда впервые поняла Хлоя, что все, чем в лесу они занимались, были всего только шутки пастушьи»».

http://izbakurnog.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000010/st010.shtml